Человек-жонглер
Мы встретились с ней и узнали о ее приклю‑чениях в Америке,о космическом мировоззрении и о кумирах человека, который, возможно и сам явля‑ ется чьим‑то примером для подражания.
Эл, вы родились в России, в Воронеже. Но вы уехали из страны в возрасте 26 лет. Почему так произошло?
Эл Эрсбурн: Да, в первый раз я уехала из России в Японию в 1999 году. Я получила грант Japan Foundation Fellowship и отправилась в страну восходящего солнца изучать архитекту‑
ру. На тот момент, еще будучи в России, я занималась такой темой как «фрактальная геометрия хаотических градостроительных пространств» и примеры японской урбанической структуры были частью моей кандидатской диссертации, потому что ее улицы — это яркий пример исторической самоорганизации, и мне было интересно как там развиваются улицы. Добиться того, чтобы тебя приняли в японский университет сложно, поэтому все японцы удивлялись, как я, русская женщина, смогла стать одной из его студенток. Там вообще почти не было женщин — около 10 процентов.
А как вы начали заниматься кинематографом?
ЭЭ: В Японии я в первый раз в жизни увидела цифровую камеру и буквально «заболела» ей. Я начала изучать эту технику, и через некоторое время сняла два фильма. Когда я уезжала домой, мой профессор, посмотрев эти фильмы, сказал, что кино у меня получается лучше, чем архитектура. На тот момент у меня было снято 2 фильма — мой первый фильм «4 Asian Cities in the year 2000» я сделала в 2000 году, он был снят об архитектуре в Бангкоке, Гонконге, Токио и Пекине. Второй фильм был о конференции «Megacities 2000» в Гонконге.
После Японии вас судьба занесла в Америку…
ЭЭ: Да. На тот момент я хотела уже вернуться в Россию, но мама сказала, что в такие тяжелые времена лучше остаться заграницей. У меня был шанс остаться в Японии, но мне не понравился здешний патриархат — там женщины всегда на втором месте. И в итоге я решила уехать в Америку, заработать денег и найти себя. Я устроилась на работу в fрхитектурную компанию Mancini Duffy, ее офис находился в башнях-близнецах. Через некоторое время меня ждали большие перемены — на башни был совершен теракт, и все мое портфолио, которое находилось там, уничтожилось. Мне повезло - я не была на тот момент в офисе, и восприняла это как знак, начав совершенно новый этап в своей жизни.
Это были трудные времена?
ЭЭ: Да, когда я поняла, что прежняя жизнь ушла вместе с башнями-близнецами, у меня наступил ступор. Я не могла вернуться в архитектуру, у меня было к ней какой‑то отторжение. И я стала заниматься искусством. По иронии судьбы я попала в Лондон, и сидя в поезде, увидела случайно газету с фотографией космоса. Я поняла, что хочу заниматься им. И, уже на тот момент увлекшись цифровой фотографией, я стала совмещать свое искусство с космосом. Я хотела донести до людей, что мы неотъемлемая часть вселенной. Я хотела раздвигать сознание людей, и вся моя деятельность была направлена на то, чтобы подтолкнуть человека к мыслям, вызвать зрителей на поединок со мной.
Почему вы уехали из Америки?
ЭЭ: Однажды к тебе приходит мысль, что ты иммигрант, как бы хорошо ты не жил Америке, ты либо должен смириться с тем, что ты чужой, либо уехать. Я была довольно известна в иммигрантских кругах Нью-Йорка, и на тот момент поняла, что исчерпала свой лимит. Кроме того, мне казалось, что для развития моей карьеры, мне надо вернуться на Родину.
Вы не пожалели?
ЭЭ: Сначала у меня был восторг. Сейчас я сталкиваюсь с бытовыми моментами, и этот восторг постепенно проходит. Но я понимаю, что моя миссия заключается в том, что все, что я наработала там, я должна вернуть в Россию, ведь когда‑то она в меня тоже вкладывала деньги.
Над какими проектами сейчас работаете?
ЭЭ: Их много. Сейчас вместе с организацией «Общие дети» мы реализуем благотворительные проекты для детей-инвалидов. Уже были в Орловке, скоро поедем в Бутурлиновку. Я очень хочу внести вклад в благотворительность в Воронеже. Есть еще проект «Ты можешь выжить без мамы», в рамках него мы работаем с детьми-отказниками.
Также я однажды пришла в Кукольный театр с предложение написать пьесу для взрослых «Человек против самого cебя» ( по одноименному произведению американского психолога Карла Меннингера). Сейчас нахожусь в процессе ее написания.
С 12 октября я буду читать лекции у Бориса Юрьевича Юхананова в Электротеатре «Станиславский» для студентов МИР (Мастерская индивидуальной режиссуры кино, театра и
телевидения). Недавно мы начали диалог сотрудничества с Борисом Алексеевым в Никитинском театральном центре. С октября я буду один раз в неделю заниматься импровизациями с его актерами, в конце года ожидайте нечто интересное! У Бориса также есть глобальный проект по Кафке, в который он пригла‑ шает меня в качестве режиссера. Но пока что дело упирается в финансы, и все будет известно к зиме. Мне хочется органи‑ зовать концептуальный спектакль, тот, который погружает человека в сюрреалистические вещи.
Я слышала, что вы собираетесь сделать просветительский фильм о Воронеже…
ЭЭ: Да. Эту идею я однажды озвучила Олегу Григорьеви‑ чу Ласунскому, воронежскому краеведу. Я хотела бы создать не документальный фильм, а художественно-сюрреалисти‑ ческий, который бы соединил в себе много исторических пластов в Воронеже в особом творческом направлении. Этот фильм должен быть на грани различных реальностей, кото‑ рые показывали бы исторический пласт Воронежа как культурного центра нашей вселенной. Фильм будет называться
«Воронеж».
Где более комфортные условия для развития кино –в России или Америке?
ЭЭ: Раньше в Америке было много хорошего кино. Меня всегда вдохновляли фильмы 60‑х годов, фильмы режиссеров старого поколения, например, Девида Линча. Его сегодняш‑
ние работы несут на себе печать того времени, хоть он и снимает их современным оборудованием. На мой взгляд, самый удачный период кино в Америке — с 60 по 80 годы до поп-
революции. После страна стала терять силу, и к 90 годам осталась ни с чем. В России — то же самое. Ранее кино у нас базировалось на серьезной мировоззренческой базе. Стремле‑
ние к легкой жизни не может порождать глубокого искусства, потому что оно, как правило, корнями уходит в сложную жизнь, в катарсис, который и выносится на сцену. Я не хочу
сказать, что жизнь сейчас легкая, нет она очень тяжелая – но сегодняшний идеал жизни, сложившийся в умах, это стрем‑ ление к легкой жизни. Вот тут и создается главный парадокс нашего времени. Серьезное искусство не может базироваться на легких идеалах.
Вы режиссер, писатель, преподаватель…. Как все совмещаете?
ЭЭ: Для меня это легко. Это как жонглировать чем — то — ты не можешь жонглировать одним шариком. Поэтому
я, видимо, жонглер.
На кого вы ориентируетесь в жизни?
ЭЭ: Раньше я ориентировалась на Андрея Тарковского.Я прочитала все его работы, дневники, проанализировала его фильмы. Конечно, мне нравятся и зарубежные авторы,
но я никогда не могла быть близка с ними, познать их душевные качества, так как они иностранцы. Хотя в общечеловеческом смысле наше мировоззрение сходно. Мы все Земляни.
Все хотим знать – для чего мы на этой планете?
Что вас вдохновляет?
ЭЭ: Конфликт. К сожалению, я не могу творить, если у меня все прекрасно в жизни. Иногда этот конфликт надо самостоятельно создавать. Я не могу сказать, что я выйду на природу, посмотрю на листья и вдохновлюсь. Хотя... какие листья и в каком контексте их воспринимать (смеется - прим. ред.). Недавно, например, я, сидя под дубом, задала себе вопрос — в чем смысл жизни? И получила ответ: «Смысл жизни в том, чтобы задавать вопрос — в чем смысл жизни?».
Что делаете, когда у вас случается кризис?
ЭЭ: Включаю музыку, начинаю танцевать, сливаюсь со вселенной. Танец меня всегда поддерживает. Я в душе танцор.
Как отдыхаете?
ЭЭ: Я уже давно не разделяю работу и отдых. Это страшно. Я давно поймала себя на мысли, что у меня нет ни субботы, ни воскресения.
Ваша глобальная мечта.
ЭЭ: Создать центр-лабораторию концептуального искусства — братство для художников, музыкантов. Там я хочу синтезировать искусство по космической тематике.
